Джон Грин - Ошибки наших звезд[любительский перевод]
— Так как тебя зовут? — спросил он.
— Хейзел.
— Нет, твое полное имя.
— Эм, Хейзел Грейс[5] Ланкастер.
Он собирался сказать что-то еще, когда подошел Айзек.
— Погоди, — сказал Август, поднимая палец, и повернулся к Айзеку, — это было даже хуже, чем ты рассказывал.
— Я говорил тебе, что это совершенно безрадостно.
— Зачем тогда ты продолжаешь ходить?
— Не знаю. Это типа помогает…
Август наклонился к Айзеку, так что он думал, что я не услышу: «Она постоянная?». Я не услышала ответ Айзека, но Август проронил: «Я бы сказал». Он обнял Айзека за оба плеча и затем отошел от него на полшага. «Расскажи Хейзел о клинике».
Айзек оперся о столик с печеньем и сфокусировал свой гигантский глаз на мне.
— Ладно, в общем, я был в больнице этим утром и сказал своему хирургу, что лучше уж я буду глухим, чем слепым. А он сказал, что это не сработает, а я такой, ну, я понимаю, что это не сработает, я просто говорю, что лучше бы я был глухим, чем слепым, если бы у меня был выбор, но я понимаю, что у меня его нет, а он говорит, что хорошие новости заключаются в том, что я не буду глухим, и тогда я сказал: «Спасибо вам за объяснение, что рак глаз не сделает меня глухим. Мне так повезло, что меня соблаговолит оперировать такой интеллектуальный гигант, как вы».
— Этот парень просто крут, — сказала я. — Я попытаюсь заработать рак глаз, просто чтобы познакомиться с ним.
— Удачи с этим. Ладно, мне пора. Моника ждет меня. Мне следует видеть ее почаще, пока я еще могу.
— Карательная миссия завтра? — спросил Август.
— Обязательно. — Айзек развернулся и побежал по ступенькам, перескакивая через них.
Август Уотерс повернулся ко мне.
— Буквально, — сказал он.
— Буквально? — спросила я.
— Мы буквально в сердце Иисуса, — ответил он. — Я думал, что мы в подвале церкви, но мы буквально в сердце Иисуса.
— Кто-то должен сказать об этом Иисусу, — сказала я. — То есть, это должно быть небезопасно, хранить раковых детей в твоем сердце.
— Я бы сам Ему сказал, — предложил Август, — но, к сожалению, я буквально застрял у Него в сердце, так что Он не сможет меня услышать.
Я рассмеялась. Он покачал головой, смотря на меня.
— Что? — спросила я.
— Ничего, — сказал он.
— Почему ты так смотришь на меня?
Август слегка улыбнулся:
— Потому что ты красивая. Мне нравится смотреть на красивых людей, и некоторое время назад я решил не отказывать себе в простых удовольствиях существования.
Последовало неловкое молчание. Август с трудом продолжил:
— Я имею в виду, особенно учитывая тот факт, что все это закончится забвением и прочее, на что ты очаровательно обратила всеобщее внимание.
Я вроде хихикнула, или вздохнула, или выдохнула так, что это скорее напоминало кашель, и возразила:
— Я не кра…
— Ты как Натали Портман из двухтысячных. Как Натали Портман из V значит Вендетта.
— Никогда не видела.
— Правда? — спросил он. — Великолепная девушка с волосами, как у феи, отрицательно относится к власти и против своей воли по уши влюбляется в парня, от которого, как она прекрасно знает, одни проблемы. Это твоя автобиография, насколько я могу сказать.
Каждый его слог флиртовал со мной. Честное слово, он меня вроде как взволновал. Я даже не знала, что парни способны меня взволновать — ну, не в реальной жизни.
Девушка помладше прошла мимо нас. «Как ты, Алиса?» — спросил он. Она улыбнулась и пробормотала: «Привет, Август».
— Девчонка из Мемориала, — пояснил он. Мемориалом назывался большой исследовательский госпиталь. — А ты куда ходишь?
— В детский, — сказала я, тише, чем думала. Он кивнул. Казалось, разговор закончился. — Ну что ж, — сказала я, слегка кивая в сторону ступенек, которые выводили нас из Буквального Сердца Иисуса. Я наклонила тележку на колеса и начала идти. Он хромал позади меня. — Может, увидимся в следующий раз? — спросила я.
— Ты должна это увидеть, — сказал он. — Я имею в виду V значит Вендетта.
— Хорошо, — сказала я. — Я посмотрю.
— Нет. Со мной. В моем доме, — сказал он. — Сейчас.
Я остановилась:
— Я едва знаю тебя, Август Уотерс. Ты можешь оказаться маньяком. С топором.
Он кивнул:
— Справедливо, Хейзел Грейс.
Он прошел мимо меня, его плечи облегала зеленая рубашка поло, спину он держал прямо, устойчиво и уверенно шагая на том, что я определила как протез — походка лишь слегка пружинила вправо. Иногда остеосаркома забирает конечность, чтобы проверить тебя. Затем, если ты ей понравился, она забирает тебя всего.
Я пошла за ним наверх, постепенно теряя сознание — подъем по лестнице не входил в компетенцию моих легких.
И вот мы вышли из сердца Иисуса на автомобильную стоянку. Идеально прохладный весенний воздух, предзакатный свет изумителен почти до боли.
Мамы еще не было, что было необычно, потому что она почти всегда ждала меня. Я оглянулась вокруг и увидела высокую кудрявую брюнетку, которая практически агрессивно целовала Айзека, прижимая его к каменной стене церкви. Они были достаточно близко ко мне, чтобы я услышала жуткие чмокающие звуки их соединенных ртов, и то, как он говорит «Навсегда», и как она говорит «Навсегда» в ответ.
Неожиданно оказавшийся рядом со мной Август прошептал:
— Они большие поклонники публичного проявления чувств.
— Что за фигня с этим «навсегда»?
Хлюпающие звуки усилились.
— «Навсегда» — это их фишка. Они будут всегда любить друг друга и прочее. Я скромно предположу, что они употребили в смс-ках друг другу слово «навсегда» четыре миллиона раз за последний год.
Пара машин подъехали, чтобы забрать Майкла и Алису. Теперь остались только мы с Августом, наблюдающие за Айзеком и Моникой, которые ускорили темп, как будто бы не прислонялись к месту богослужения. Его рука потянулась к ее груди через футболку и обхватила ее, двигались только пальцы, ладонь оставалась на месте. Мне стало интересно, приятно ли это. Не похоже было на то, но я решила простить Айзека на основании того, что скоро он станет слепым. Чувства должны пировать, пока еще есть голод, и все такое.
— Представь себе, как ты в последний раз едешь в больницу, — тихо сказала я. — Последний раз, когда ты когда-либо будешь вести машину.
Не смотря на меня, Август сказал:
— Ты разрушаешь атмосферу, Хейзел Грейс. Я пытаюсь наблюдать за юной любовью во всем ее нелепом великолепии.
— Мне кажется, он не очень нежен к ее сиськам.
— Да, в данном случае трудно установить, пытается ли он возбудить ее или выполнить осмотр груди.
Затем Август Уотерс залез в карман и вытащил оттуда, кто бы мог подумать, пачку сигарет. Он открыл ее и всунул сигарету между губ.
— Ты серьезно? — спросила я. — Ты думаешь, это круто? О Боже, ты только что все испортил.
— Что все? — спросил он, оборачиваясь ко мне. Незажженная сигарета болталась в неулыбающемся уголке его рта.
— Все. Определенно привлекательный, умный и по всем статьям приемлемый парень глазеет на меня и обращает мое внимание на неправильное употребление понятия буквальности, а еще сравнивает меня с актрисой и предлагает посмотреть кино у себя дома. Но конечно же, всегда существует гамартия, и твоя заключается в том, что несмотря на то, что У ТЕБЯ БЫЛ ЧЕРТОВ РАК, ты отдаешь деньги компании в обмен на шанс получить ЕЩЕ БОЛЬШЕ РАКА. О, Господи. Позволь мне только убедить тебя в том, что не иметь способности дышать — полный отстой. Совершенное разочарование. Совершенное.
— Гамартия? — спросил он, все еще с сигаретой во рту. Его челюсть была сжата. К сожалению, у него была умопомрачительная линия челюсти.
— Роковая ошибка[6], - объяснила я, отворачиваясь от него. Я отошла к обочине, оставляя Августа Уотерса за собой, и тут услышала машину внизу улицы. Это была мама. Она ждала, пока я заведу друзей, или типа того.
Я почувствовала странную смесь разочарования и злости, закипающую во мне. Я даже не совсем уверена, что это в действительности было за чувство, его просто было слишком много, и я хотела дать пощечину Августу Уотерсу, а еще заменить мои легкие другими, не такими хреновыми. Я стояла в своих конверсах прямо на бордюре, кислородный баллон камнем на шее болтался рядом со мной, и прямо в тот момент, как моя мама подъехала к церкви, я почувствовала, что меня взяли за руку.
Руку я вырвала, но к нему обернулась.
— Они не убьют, пока их не зажжешь, — сказал он, в то время как мама подъезжала к бордюру. — И я не зажег еще ни одной. Это метафора, понимаешь: ты зажимаешь орудие убийства прямо у себя между зубами, но не даешь ему силы убить тебя.
— Это метафора, — неуверенно сказала я. Мамина машина работала вхолостую.
